Неточные совпадения
Было очень тихо, только жуки гудели в мелкой листве берез, да вечерний ветер, тепло вздыхая, шелестел
хвоей сосен.
Утро
было пестрое, над влажной землей гулял теплый ветер, встряхивая деревья, с востока плыли мелкие облака, серые, точно овчина; в просветах бледно-голубого неба мигало и таяло предосеннее солнце; желтый лист падал с берез; сухо шелестела
хвоя сосен, и
было скучнее, чем вчера.
Лиственница, которая
была посажена Софьей Ивановной около дома и
была тогда в кол,
была теперь большое дерево, годное на бревно, всё одетое желто-зеленой, нежно-пушистой
хвоей.
Плохонький зал, переделанный из какой-то оранжереи,
был скупо освещен десятком ламп; по стенам висели безобразные гирлянды из еловой
хвои, пересыпанной бумажными цветами. Эти гирлянды придавали всему залу похоронный характер. Около стен, на вытертых диванчиках, цветной шпалерой разместились дамы; в глубине, в маленькой эстраде, заменявшей сцену, помещался оркестр; мужчины жались около дверей. Десятка два пар кружились по залу, подымая облако едкой пыли.
Часа через полтора могила
была готова. Рабочие подошли к Дерсу и сняли с него рогожку. Прорвавшийся сквозь густую
хвою солнечный луч упал на землю и озарил лицо покойного. Оно почти не изменилось. Раскрытые глаза смотрели в небо; выражение их
было такое, как будто Дерсу что-то забыл и теперь силился вспомнить. Рабочие перенесли его в могилу и стали засыпать землею.
После этого мы дружно взялись за топоры. Подрубленная
ель покачнулась. Еще маленькое усилие — и она стала падать в воду. В это время Чжан Бао и Чан Лин схватили концы ремней и закрутили их за пень. Течение тотчас же начало отклонять
ель к порогу, она стала описывать кривую от середины реки к берегу, и в тот момент, когда вершина проходила мимо Дерсу, он ухватился за
хвою руками. Затем я подал ему палку, и мы без труда вытащили его на берег.
20 декабря мы употребили на переход от Бикина. Правый берег Бягаму — нагорный, левый — низменный и лесистый. Горы носят китайское название Бэй-си-лаза и Данцанза. Голые вершины их теперь
были покрыты снегом и своей белизной резко выделялись из темной зелени
хвои.
Уже две недели, как мы шли по тайге. По тому, как стрелки и казаки стремились к жилым местам, я видел, что они нуждаются в более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная ночевка. Поэтому я решил сделать дневку в Лаохозенском стойбище. Узнав об этом, стрелки в юртах стали соответственно располагаться. Бивачные работы отпадали: не нужно
было рубить
хвою, таскать дрова и т.д. Они разулись и сразу приступили к варке ужина.
На рассвете (это
было 12 августа) меня разбудил Дерсу. Казаки еще спали. Захватив с собой гипсометры, мы снова поднялись на Сихотэ-Алинь. Мне хотелось смерить высоту с другой стороны седловины. Насколько я мог уяснить, Сихотэ-Алинь тянется здесь в направлении к юго-западу и имеет пологие склоны, обращенные к Дананце, и крутые к Тадушу. С одной стороны
были только мох и
хвоя, с другой — смешанные лиственные леса, полные жизни.
Сумерки в лесу всегда наступают рано. На западе сквозь густую
хвою еще виднелись кое-где клочки бледного неба, а внизу, на земле, уже ложились ночные тени. По мере того как разгорался костер, ярче освещались выступавшие из темноты кусты и стволы деревьев. Разбуженная в осыпях пищуха подняла
было пронзительный крик, но вдруг испугалась чего-то, проворно спряталась в норку и больше не показывалась.
В Уссурийском крае едва ли можно встретить сухие хвойные леса, то
есть такие, где под деревьями земля усеяна осыпавшейся
хвоей и не растет трава. Здесь всюду сыро, всюду мох, папоротники и мелкие осоки.
Весь пол
был устлан сейчас же свежей
хвоей, а также широкие нары, устроенные из тяжелых деревянных плах.
Таисья без слова пошла за Основой, который не подал и вида, что узнал Нюрочку еще на плоту. Он привел их к одному из огней у опушки леса, где на живую руку
был сделан балаган из березовых веток, еловой коры и
хвои. Около огня сидели две девушки-подростки, дочери Основы, обе крупные, обе кровь с молоком.
Низенькое бревенчатое здание кабака точно присело к земле, выкинув к дороге гостеприимное крылечко, над которым вместо вывески
была прибита небольшая елочка с покрасневшею
хвоей.
Место хватки
было самое негостеприимное: крутой угор с редким лесом, который даже не мог защитить от дождя. Напротив, через реку, поднималась совсем голая каменистая гряда, где курице негде
было спрятаться. Пришлось устраивать шалаши из
хвои, но на всех не прихватывало инструменту, а к Порше и приступиться
было нельзя. Кое-как бабы упросили его пустить их обсушиться под палубы.
Направо расстилалось море, налево —
была неровная коричневая стена с черными пятнами, красными жилами и ползучими корневищами, а сверху, нагнувшись, точно со страхом и любопытством, смотрели вниз кудрявые
хвои.
— Прощай, — проворчал он, сняв фуражку, голову его обильно посолил мелкий дождь. Ехали сосновым лесом,
было очень тихо, только
хвоя сосен стеклянно звенела под бисером дождя. На козлах брички подпрыгивал монах, а лошадь
была рыжая, с какими-то лысыми ушами.
Он говорил не волнуясь и, вспоминая подходящие пословицы, обильно смазывал жиром их мудрости речь свою. Ему нравилось, что он говорит спокойно, не затрудняясь в словах, легко находя их, и он
был уверен, что беседа кончится хорошо. Сын молчал, пересыпая песок из горсти в горсть, отсеивал от него рыжие иглы
хвои и сдувал их с ладони. Но вдруг он сказал, тоже спокойно...
Там всё
было хмуро, неподвижно и пропитано суровой важностью, а здесь — грациозные берёзы качали гибкими ветвями, нервно дрожала серебристая листва осины, калинник и орешник стоял пышными купами, отражаясь в воде; там желтел песок, усеянный рыжеватой
хвоей; здесь под ногами зеленела отава, чуть пробивавшаяся среди срезанных стеблей; от разбросанных, между деревьев, копен пахло свежим сеном.
В сосновом лесу
было торжественно, как в храме; могучие, стройные стволы стояли, точно колонны, поддерживая тяжёлый свод тёмной зелени. Тёплый, густой запах смолы наполнял воздух, под ногами тихо хрустела
хвоя. Впереди, позади, с боков — всюду стояли красноватые сосны, и лишь кое-где у корней их сквозь пласт
хвои пробивалась какая-то бледная зелень. В тишине и молчании двое людей медленно бродили среди этой безмолвной жизни, свёртывая то вправо, то влево пред деревьями, заграждавшими путь.
Шум копыт
был почти не слышен на песке, смешанном с
хвоей, увлаженном ночною лесною сыростью, лишь изредка хрустел сухой сучок да всхрапывала лошадь, вдыхая густой, смолистый воздух.
Была глубокая осень, когда Attalea выпрямила свою вершину в пробитое отверстие. Моросил мелкий дождик пополам со снегом; ветер низко гнал серые клочковатые тучи. Ей казалось, что они охватывают ее. Деревья уже оголились и представлялись какими-то безобразными мертвецами. Только на соснах да на
елях стояли темно-зеленые
хвои. Угрюмо смотрели деревья на пальму. «Замерзнешь! — как будто говорили они ей. — Ты не знаешь, что такое мороз. Ты не умеешь терпеть. Зачем ты вышла из своей теплицы?»
Работники встали неохотно и вместе со Стуколовым и самим Патапом Максимычем навалили громадные костры. Огонь стал
было слабее, но вот заиграли пламенные языки на
хвое, и зарево разлилось по лесу пуще прежнего.
Неделю спустя, когда белый дом уже окончательно ушел в
хвою,
ели окончательно сомкнулись, голос окончательно ушел в глубину, фрейлейн Паула в той же зеленой комнате вручила нам с Асей по пакету.
Я гнал ее далёко. Исцарапал
Лицо о
хвои, окровавил руки
И платье изорвал. Кричал и гнал
Ее, как зверя, вновь кричал и звал,
И страстный голос
был — как звуки рога.
Она же оставляла легкий след
В зыбучих дюнах, и пропала в соснах,
Когда их заплела ночная синь.
Я ожидал этого, но всё время, пока я ехал по тайге, заливались птицы, жужжали насекомые;
хвои, пригретые солнцем, насыщали воздух густым запахом смолы, поляны и опушка у дороги
были покрыты нежно-голубыми, розовыми и желтыми цветами, которые ласкали не одно только зрение.
Воздух
был чист и прозрачен: кусты, цветковые растения, песок на тропе, сухую
хвою на земле, словом, все мелкие предметы можно
было так же хорошо рассмотреть, как и днем.
В воздухе пахло гарью. Вегетационный период кончился, и чем больше расцвечивались лиственные деревья в яркие осенние тона, тем резче на фоне их выступали
ель и пихта своей темно-зеленой
хвоей. Лес начинал сквозить и все больше и больше осыпал листву на землю.
Через полчаса мы подходили к биваку. Там все
было в порядке: палатка поставлена, из трубы ее вместе с дымом вылетали искры, а рядом с нею на подстилках из
хвои и сухой травы отдыхали ездовые собаки; очередной артельщик готовил ужин.
Первое, что я сделал, это пристыдил Лайгура и его жену за бесчеловечное отношение к безногой девушке. Вероятно, утром Цазамбу рассказал старику о том, что я будил его и сам носил дрова к больной, потому что, войдя в ее юрту, я увидел, что помещение прибрано, на полу
была положена свежая
хвоя, покрытая сверху новой цыновкой. Вместо рубища на девушке
была надета, правда, старая, но все же чистая рубашка, и ноги обуты в унты. Она вся как бы ожила и один раз даже улыбнулась.
Перед ними, через узкую прогалину, с тропкой вдоль ее, вставали могучие
ели с синеющей
хвоей. Иные, снизу обнаженные, с высохшими ветвями, казались издали соснами. Позади стены хвойных деревьев протянулась полянка, густо-зеленого цвета, а там, дальше, шли кусты орешника и рябины. Кое-где стройно и весело высились белые стволы берез. Вправо солнце заглянуло на прогалину, шедшую узкой полосой, и цвет травы переходил в ярко-изумрудный.
По краям просек и под их ногами, и вокруг
елей, по густой траве краснели шапочки клевера, мигала куриная слепота, выглядывали венчики мелких лесных маргариток, и белели лепестки обильной земляники… Чуть приметными крапинками, точно притаившись, мелькали ягоды; тонкое благоухание подползало снизу, и слабый, только что поднявшийся ветерок смешивал его с более крепким смолистым запахом
хвои.
Последнюю полоску света заволокло; но тучи
были не грозовые, темноты с собой не принесли, и на широком перелеске, где притулились оба озерка, лежало сероватое, ровное освещение, для глаз чрезвычайно приятное. Кругом колыхались нешумные волны леса, то отдавая шелковистым звуком лиственных пород, то переходя в гудение
хвои, заглушавшее все остальные звуки.
С четверть часа шли они «скрозь», держались чуть заметной тропки и попадали в чащу. Обоим
был люб крепнувший гул заказника. С одной стороны неба тучи сгустились. Справа еще оставалась полоса чистой лазури. Кусты чернолесья местами заслоняли им путь. На концах свислых еловых ветвей весенняя поросль ярко-зеленым кружевом рассыпалась по старой синеющей
хвое.
— Васюнчик мой!.. Пойдем туда, под сосны… Пока тебе подадут
поесть… Возьми с собой стакан чаю… Там вон, сейчас за калиткой… На
хвое как хорошо!..
— Ах нет! Не скажите, Василий Иваныч! Сосна, на закате солнца, тоже красавица, только ей далеко до
ели. Эта, вон видите, и сама-то шатром ширится и охраняет всякую былинку… Отчего здесь такая мурава и всякие кусты, ягоды? Ее благодеяниями живут!.. А в сосновом бору все мертво. Правда, идешь как по мягкому ковру, но ковер этот бездыханный… из мертвой
хвои, сложился десятками лет.
Ну, дерево-то хоша и обгорело, а все-таки
было годно для того, что в лесном-то пожаре только
хвоя да сучья горят, а самому дереву вреды нет.
Принесли дерево, действительно очень большую
ель, наполнившую комнату пряным, смолистым, немного похоронным запахом
хвои, чадили восковые свечи, которые то зажигались для опыта, то тушились; и я с мисс Молль и детьми что-то навешивал, лазал по лестнице, которую держал сам Норден, и раскидывал по колючим, неподатливым ветвям серебристые нити.